Путь из варяг в греки коротко. «Путь из варяг в греки» и его значение для древнерусской торговли и истории

Путь «из варяг в греки» - условное название водного пути, который пролегал по рекам и вел из Балтийского моря в Черное, к берегам Византии. Это был один из ключевых маршрутов , важный для ее торговых и культурных связей.

Одно из самых известных древнерусских свидетельств о пути «из варяг в греки» содержится в Повести временных лет монаха Нестора: «Тут был путь из Варяг в Греки и из Греков по Днепру, а в верховьях Днепра - волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Неро, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река» . Несмотря на такое подробное изложение маршрута и данные исторических дисциплин, определить точную географию пути современная наука не может.

Историки продолжают спорить, кто же первым проложил этот маршрут. Сам Нестор описал его изначально, скорее, как путь «из греков в варяги», сделав акцент на движении с юга на север. Некоторые участки пути подразумевали плавание против течения рек, что до сих пор вызывает сомнения у исследователей. Тем не менее путь, вероятнее всего, был инициирован жителями северных земель. В течение IX столетия почти все регионы Европы затронула экспансия скандинавов, так называемое движение . Проникнув на север Восточно-Европейской равнины, викинги встретились со славянами, а один из их именитых конунгов - - стал во главе ильменских словен. Кроме того, одной из теорий происхождения самого термина «Русь» является «северная» концепция. Согласно ей, словом, образованным от скандинавского глагола «грести» в финском варианте ruotsi , называли себя дружины викингов, проходивших на гребных судах по рекам.

Что касается конкретных имен, если верить средневековым скандинавским сагам, слава первооткрывателя пути «из варяг в греки» принадлежит датскому конунгу Эйрику Путешественнику. Сага гласит, что вождь искал Одаинсак - мифические сады бессмертия, которые, по преданию, находились где-то на Востоке. В их поисках Эйрик Путешественник преодолел множество преград и оказался на территориях будущих Руси и Византии. События этой саги подтвердила и археология: ученые обнаружили в местах следования конунга скандинавские предметы быта, характерные для Средневековья.

Альтернативная точка зрения на этот вопрос принадлежит шведским ученым. Они утверждают, что путь «из варяг в греки» был известен раньше событий саги почти на 100 лет. Ученые приписывают открытие пути Ивару Видфамме - еще одному древнескандинавскому конунгу, побывавшему в Константинополе. Однако эта версия не подтверждается материальными находками.

В целом путь «из варяг в греки» стал магистральным как для формирования древнерусского государства, так и для торгового и культурного обмена между северными и южными странами. Он пережил свой расцвет при древнерусских князьях Святославе и Владимире Святом в X–XI веках, а окончательно лишился своего значения после захвата Нижнего и Среднего Поднепровья во время монгольского нашествия.

Волховско-Днепровская магистраль, протяженностью около 1500 км, начиналась в восточной оконечности Финского залива, и проходила по Неве ("устье озера Нево"), юго-западной части
Ладожского озера, Волхову, оз. Ильмень, Ловати, с переходом из Балтийского бассейна в Черноморский, по речкам Усвяче, Каспле, Лучесе, верхнему течению Западной Двины
(где открывался еще один выход на Балтику) и системе волоков на Днепр в районе Смоленска. Отсюда начинался путь по Днепру, с важным перекрестком в районе Киева,
труднопроходимым участком днепровских порогов и выходом на простор Черного моря в непосредственной близости от Херсонеса (Корсуни) и других византийских владений в Крыму.

Эта магистраль входила в IX–X вв. в разветвленную систему трансъевропейских водных путей. Ее основу составляли расположенные в меридиональном направлении реки Волхов,
Днепр и – в значительной мере – Волга. Связи в направлении с востока на запад осуществлялись по Оке, верхнему течению Волги, Западной Двине, Неману, Десне,
Дону и сложным водным системам из небольших рек Приильменья (Пола, Полнеть, Мета), Приладожья (Сясь, Тихвинка), Верхнего Поволжья (Чагода, Молога и др.).

Волхов вместе с реками восточного Приильменья уже на исходе VIII в. был включен в систему международных коммуникаций. По мере развития северной
части Волжско-Балтийского пути, начинали функционировать и отдельные звенья Пути из варяг в греки. В его становлении можно выделить несколько этапов.

Первый этап (800-833 гг.) фиксируется по 25 кладам "первого периода обращения дирхема" (конец VIII в. – 833 г.) 12 из них составляют раннюю группу (786-817 гг.).
Они известны как на Волховско-Днепровском, так и на Волжском пути. Клады этого времени распространяются по "северославянской культурно-исторической зоне", достигая
Поморья и Мекленбурга, а также появляются в бассейне Верхнего и Среднего Днепра. На пространстве от Киева до Ладоги они образуют компактный ареал и свидетельствуют, видимо, о начале социально-экономических процессов, наиболее ярко проявившихся в стабилизации денежного обращения в пределах нового политического
образования – "каганата росов", "Руской земли" рубежа 830-840-х годов.

Установившее (судя по кладам Готланда и западной Балтики) тесные внешние связи восточноевропейское государство, пытавшееся противопоставить Хазарии как политическую мощь Византии, так и военную активность "свеев", в середине IX в. переживает определенный кризис, подвергаясь на юге давлению хазар, а на севере – варягов. Стабилизация славяно-скандинавских отношений после "изгнания варягов" и "призвания князей" во главе с Рюриком привела после 850-х годов к
возобновлению и расширению балтийской торговли.

Второй этап (825-900 гг.) развития Пути из варяг в греки прослеживается по серии находок скандинавских вещей, как правило, включенных в местный культурный контекст,
связанный со славянским, а то и дославянским населением.

Возникает ряд небольших, локальных центров на Волховско-Днепровском пути, таких, как селище и могильник "культуры длинных курганов" в Торопце (бассейн Западной Двины);
селище и могильник близ более раннего городища у д. Рокот, селище, могильник и более раннее городище у д. Кислая, курганы и
городище у д. Новоселки – в Днепре-Двинском междуречье. В кладе у д. Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю (ок. 825 г.), поступивший, видимо, по Двинскому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений.
Остальные находки – второй половины IX в. В курганах у д. Новоселки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтских племен. К этому времени относятся и наиболее ранние комплексы Гнездова, нового центра на выходе с волоков двинской системы на Днепр. Гнездовский курган № 15 (10) из раскопок первого исследователя гиеэдовских древностей М. Ф. Кусцинского содержал набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копье с "готическим" орнаментом (VIII-IX вв.), гривна с "молоточками Тора" и другие веши, позволяющие датировать комплекс второй половиной IX в.

Система "широтных путей" (Волхов – Новгород – Мета – Верхняя Волга; Западная Двина – Днепр (Смоленск-Гнездово) – Ока) обеспечивала выходы к непосредственным источникам
арабского серебра на Волжском пути, а активное участие в создании этой системы местного населения обеспечило дальнейший рост магистральных водных путей и центров.

Третий этап (850-950 гг.) ознаменован превращением в крупнейший узел связей по Пути из варяг в греки Гнездовского поселения, отождествляемого с первоначальным Смоленском.

Гнездовский комплект памятников на правом берегу Днепра включает Большое (Центральное) городище, селище и курганный могильник, а также обособленный Ольшанский комплект и несколько кладов. Материалы курганов и поселений свидетельствуют об их одновременности.

Хронология гнездовского комплекта памятников по периодизации, разработанной В. А. Булкиным, охватывает три стадии: для ранней (время сложения поселения и могильника)
характерны мечи IX – первой половины Х в. (типы D, Е, Я), фибулы IX в., монеты IX – начала X в., преимущественно лепная керамика. Вторая стадия (время расцвета Гнездова)
представлена мечами типов V, X, Y (X – начало XI в.), монетами X в. (начиная с 920-х годов), фибулами X в. (в основном, второй половины столетия – начала XI в.);
к этому же времени относится большинство из найденных в Гнездове кладов (не менее 7). Третья стадия в курганных комплексах представлена гончарной керамикой с клеймами мастеров, наиболее поздними монетами, распространением погребений по обряду трупоположения. Таким образом, зародившись во второй половине IX – начале X в.,
"гнездовский Смоленск" пережил расцвет в X в., во второй половине столетия намечается его упадок (проявившийся в появлении обособленного Ольшанского комплекта памятников), который и завершается в конце X – первой половине XI в., одновременно с появлением "княжеского Смоленска" на его современном месте, с центром на Соборной горе.

Те же три стадии выделяются и по материалам поселения. Гнездовское селище И. И. Ляпушкин (по данным раскопок 1967 г.) датировал началом IX в., и к этому времени он
отнес наиболее сохранные, не потревоженные распашкой участки культурного слоя с лепной славянской керамикой в углубленных постройках производственного назначения.
Большое городище выделилось из состава открытого поселения не ранее начала X в., когда были сооружены земляные укрепления.
Во второй половине X в. обособляется Ольшанский комплект памятников, а в первой половине XI в. жизнь в Гнездове замирает.

Наряду с обслуживанием водного торгового пути важное место в жизни Гнездова занимало военное дело: выделяются курганы военных предводителей, рядовых дружинников и ополченцев;
в честь погибших в далеких походах были сооружены величественные меморативные насыпи.

Торговые обороты в Гнездове засвидетельствованы находками кладов, состоящих из восточных монет, предметов скандинавского импорта и вещей местного происхождения,
среди которых – великолепные образцы ювелирного ремесла, "гибридизирующего" славянские и скандинавские художественные традиции.

57 монет найдено в курганах Гнездова. Свыше 18% монетных находок в могильнике и на поселении относится ко времени ок. 800 г., столько же – к 800-900 гг.,
остальные – к 900-970 гг. Гнездовское население активно включается в монетное обращение со второй половины IX в. (до рубежа IX-X вв.); во втором – пятом десятилетиях X в. серебро поступало сюда наиболее интенсивно, а в 960-х годах приток его резко сокращается. Торговля была тесно связана с военным делом: в дружинных курганах на
ряду с оружием есть предметы торгового снаряжения, а также вещи явно привозные. Наиболее известная из таких находок – уникальная для Древней Руси причерноморская амфора с кириллической надписью, которая читается как "Гороухща". Она найдена в кургане № 13 раскопок Д. А. Авдусина 1949 г. . Курган, по определению автора,
относится к числу скандинавских погребений Гнездова и датирован первой четвертью X в. Не только торговля экзотическими заморскими товарами, и не только военные походы были занятиями жителей Гнездова. Здесь древнерусское ремесло проходит важный этап развития.

Исследованный И.И.Ляпушкиным участок поселения на мысу, образованном берегами Днепра и р. Свинки, был занят мастерскими по обработке цветных металлов. Образцами высокоразвитого ремесла являются найденные в гнездовских курганах "вещи-гибриды", такие, как фибула (типа находки на Рюриковом городище, с маской героя, пожираемого змеей), меч из кургана Ц-2 (раскопки Д. А. Авдусина) с орнаментом рукояти, воспроизводящим мотивы декора скорлулообразных фибул. Эти находки свидетельствуют о том, что связи с Северной Европой не ограничивались ввозом готовых изделий. Исследователи предполагают, что в X в. некоторые скандинавские ремесленники поселились и начали работать в восточноевропейских центрах, испытывая воздействие местных художественных традиций. Вещи-гибриды являются отражением процесса этнокультурной интеграции,
который в Гнездове проявился также в развитии погребального обряда.

Этнически неоднородное поселение, возникшее на основе селища тушемлинской культуры (к которой восходит культура смоленских длинных курганов), Гнездово объединило славянские, балтские, скандинавские, восточнофинские этнические традиции и стало одним из центров формирования древнерусской восточнославянской группировки кривичей X-XI вв. Эволюция погребальных обрядов свидетельствует о стирании этнических различий и о нарастающей социальной стратификации. Представляя собою особый тип урбанистического образования – открытое торгово-ремесленное поселение (ОТРП) Гнездово, как и ранняя Ладога, Рюриково городище, Тимерево, стало центром кристаллизации новых форм социальной общности – военных дружин, купеческих объединений, ремесленных организаций, обретающих надплеменной и межплеменной статус. Характерным показателем этого процесса стало развитие на базе ОТРП, как и в старых племенных центрах, так называемых "дружинных могильников".

Четвертый этап развития Пути из варяг в греки (900-980 гг.) – время языческих дружинных могильников, отразивших процесс консолидации древнерусского господствующего класса.
В Гнездове это – "большие курганы", составившие особое аристократическое кладбище в центральной части могильника. Начальное звено традиции – скандинавские курганы с сожжением в ладье – обычай, выработанный в среде викингов и принесенный на Русь варягами.

В Гнездове, где, по подсчетам Д. А. Авдусина, среди богатых курганов в 42 находятся погребения варягов, или "скандинавов второго поколения", а в 17 есть
"норманнские вещи, но они единичны и недостаточны для окончательных выводов", норманнская обрядность обретает новые черты. Вырабатывается устойчивый,
специфически гнездовский ритуал, включающий строгую последовательность действий:

1) выбор места;
2) определение размеров основания насыпи, поперечником ок. 30 м;
3) выжигание растительности;
4) сооружение примерно метровой подсыпки, со всходом на погребальную площадку с западной стороны;
5) установка на площадке ладьи, в направлении с запада на восток;
6) размещение покойников, мужчины в воинских доспехах (шлем, кольчуга и пр.) и женщины в праздничном уборе (иногда – со скандинавскими фибулами);
7) акт сожжения;
8) размещение погребальных урн; собранного с кострища, воткнутого в землю и накрытого шлемом либо щитом оружия;
9) жертвоприношения животных, барана или козла,
уложенных в жертвенный сосуд (котел);
10) битье посуды, ломка вещей (железных гривен и др.);
11) сооружение курганной насыпи.

Строгий, детально разработанный ритуал, который обычно сравнивают с описанием похорон "знатного руса" у Ибн-Фадлана, современника гнездовских "больших курганов",
является не только развитием, но и преобразованием скандинавских традиций. Этноопределяющие элементы – фибулы, гривны с "молоточками Тора" на определенном этапе развития обряда исчезают из употребления; а конструкция, размеры, последовательность сооружения насыпи все более сближают гнездовские курганы с памятниками Киева и Чернигова, в которых (как и в поздних гнездовских) нет никаких специфически варяжских черт. Эти курганы принадлежат высшему социальному слою – боярам Древней Руси X в. И если контакт варягов со славянским боярством в Ладоге IX в. фиксируется лишь косвенно (по облику материальной культуры и градостроительным изменениям), если для Новгорода он определяется ретроспективно (на основании анализа социальной структуры боярской республики XII-XV вв. и проекции этих данных на IX-X вв.), то гнездовские курганы дают первое материальное подтверждение такого контакта, выявляя процесс консолидации какой-то части варягов с боярско-дружинной средой, их растворения в этой среде.

Процесс формирования господствующего класса ярко проявился в некрополе древнего Киева, где в конце IX-X вв. складывается сложная иерархия погребений (монументальные курганы, срубные гробницы бояр, погребения воинов с конем и оружием). Та же структура отразилась в могильниках Чернигова и его окрестностей. Как и Гнездово, Новгород, Ладога, эти крупнейшие центры, расположенные вдоль Пути из варяг в греки, запечатлели неуклонный подъем древнерусской государственности в течение X в. Путь из варяг в греки, на котором концентрируется более половины находок оружия IX-XI вв., все более выступает как военно-политическая магистраль, укрепленная опорными военными базами феодальной власти.


Пятый этап функционирования Пути из варяг в греки (950-1050 гг.) связан с дальнейшим укреплением великокняжеской власти. Открытые центры сменяются древнерусскими городами, а вокруг главного из них – Киева, столицы Русской земли, вырастает мощная оборонительная система великокняжеских крепостей. Они защищают путь, по которому "в июне месяце, двинувшись по реке Днепру... спускаются в Витичев, подвластную Руси крепость", снаряженные киевским князем "моноксиды" – однодеревки, груженные данью, собранной и свезенной из Новгорода и Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода. Торговля, регламентированная договорами Руси с греками, "сбыт полюдья", как назвал ее Б.А.Рыбаков,
обогащает прежде всего киевского князя и его приближенных, реализуясь в кладах Киева с массивными золотыми вещами, "более похожими на слитки". Злато и оружие – атрибуты господствующего класса, сосредоточиваются на Днепровском пути и более всего в Киеве.

Киев, поднявшийся на днепровских кручах явью видений легендарного апостола, предрекшего здесь "град велик и церкви многи", становится главным притяжением сил,
перемещающихся по Пути из варяг в греки. Еще в 1222 г. норвежец Огмунд совершил по этому пути паломничество на Восток, к христианским святыням в Иерусалиме.
Вплоть до XIII в. Волховско-Днепровский путь сохранял значение главной политико-административной коммуникации Древнерусского государства.

Первые политические события на Пути из варяг в греки можно отнести ко второй трети IX в., ко времени "каганата русов". Если с активностью среднеднепровской "Руской Земли"
связывать не только посольство в Византию и Западную Европу в 838-839 гг., но и какую-то поддержку племен Верхней Руси в их борьбе с варягами-находниками, то события 859-862 гг. можно рассматривать как первое реальное указание на общерусскую роль Волховско-Днепровского пути. Подтверждает эту гипотезу свидетельство Вертинских анналов 839 г. о том, что послы "хакана росов" рассчитывали вернуться к своему кагану кружным путем, почему и оказались далеко на Западе, в Ингуленгейме.
Запланированный послами маршрут точно соответствует летописному описанию Пути из варяг в греки: от Царягорода до Рима, и от Рима до моря Варяжского (Балтийского),
в Неву, а по Неве – в озеро Нево (Ладожское), затем в Волхов, Ильмень-озеро, Ловать, а оттуда волоком – на Днепр. Шведы, выступавшие в роли посланников русского князя,
видимо, сначала хотели вернуться на родину, а оттуда знакомым путем через Ладогу – Альдейгьюборг попасть в "каганат росов", тождественный летописной "Руской земле" 842 (852)г.

Две любопытные находки иллюстрируют это сообщение. В Гнездове, в кургане № 47 (раскопки Д. А. Авдусина) найдена золотая монета императора Феофила (829-842 гг.),
принимавшего послов "росов" в 838 г. Курган № 47 относится к числу ранних "больших курганов". Вторая монета того же императора Феофила (серебряная, превращенная в подвеску) обнаружена в одном из камерных погребений Бирки, № 632. Если учесть редкую встречаемость византийских монет этого круга к в кладах, и в могильниках [в Гнездове – 4, в Бирке – всего 2 византийских монеты на 184 монетных находки в могилах], то появление двух очень редких монет одного императора в обоих крупных международных центрах можно объяснить только функционированием Пути из варяг в греки уже во времена Феофила.

Видимо, уже в 830-х – 860-х годах наметилось разделение функций Волжской и Волховско-Днепровской магистралей. Первая из них специализируется как торговый путь.
Вторая – как путь военно-политический, служивший целям древнерусского государства. Это соотношение было нарушено в последней трети X в., когда после походов Святослава
волжская магистраль приходит в упадок, и ведущей коммуникацией Восточной Европы становится Днепровский путь. Начальный этап его формирования относится к 810-м годам,
а окончательно сложился он, видимо, между 825-839 гг.

Косвенным подтверждением ранней даты славяно-варяго-византийских контактов на Пути из варяг в греки стала еще одна, недавно опубликованная монетная находка, из клада начала IX в. (до 825 г.), зарытого на южном побережье Финского залива (где-то близ Петергофа). На аббасидском дирхеме 776-777 гг. нацарапана греческая надпись ЗАХАРИАС, нанесенная в конце VIII – начале IX в. Фонетический облик и орфография надписи свидетельствуют о ее греческом происхождении

Граффити на монетах VIII-X вв. недавно выявлены советскими исследователями и систематизированы в ряде работ. Замечено, что ранние образцы – это именно надписи
(в том числе рунические), которые в X в. сменяются всевозможными воинскими или государственными атрибутами (изображение ладьи, оружия, "знака Рюриковичей" и т.д. Обычай метить дирхемы граффити родился, несомненно, в Восточной Европе, в военно-торговой дружинной среде, при активном участии варягов (меченые граффити монеты известны и в Скандинавии). Причины нанесения граффити неизвестны, но их неслучайный характер не вызывает сомнений: руны в ряде чтений интерпретируются как магические знаки, а некоторые изображения – как метки владельцев. Грек (некий Захариос), пометивший таким образом свое монетное серебро, должен был знать нормы я нравы той общественной среды, в которой меченный дирхем обращался, пока не попал в землю, на противоположном конце Пути из варяг в греки. Бесспорна связь петергофского клада – с Ладогой VIII-IX вв., а греческая надпись указывает, что в это время устанавливаются какие-то контакты ладожского населения (в том числе и варягов) с Причерноморьем, наиболее возможные но Волховско-Днепровскому пути.

Вся серия находок, отражающая участие варягов в сношениях по Пути из варяг в греки, не обнаруживает при этом каких-либо, специфически норманнских целей, расходившихся или противоречивших целям Древнерусского государства. Скандинавы могли пользоваться Волховско-Днепровским путем, находясь на службе или войдя в какие-либо иные соглашения с древнерусской знатью, великокняжеской администрацией, будь то во времена "первых князей", "хаканов", либо эпического князя Владимира, "конунга Вальдамара Старого" скандинавских саг.

По существу, те же условия стояли перед норманнами и в Византии, где (по почину Владимира, отправившего в Царьград избыточный варяжский контингент) с 980-х годов
существовал варяго-русский корпус императорской гвардии. Сюда, в Миклагард, викингов привлекало в X-XI вв. высокое жалование, исчислявшееся в 10 золотых солидов
каждую треть года; а участие в походах и войнах византийцев; дворцовых заговорах, переворотах и грабежах позволяло надеяться собрать, подобно Харальду Хардраде,
такие богатства, что "казалось.всем, кто видел это, в высшей степени удивительным, что в северных странах могло собраться столько золота в одном месте".

Документом этих путешествий варягов в Византию по Пути из варяг в греки остался рунический камень (единственный на территории Древней Руси собственно надгробный памятник такого рода), найденный в одном из курганов на острове Березань, в устье Днепра. Надпись, датирующаяся XI в., сообщает: Krani kerthi half thisi iftir kal fi laka sin –
"Грани сделал холм этот по Карлу, своему товарищу (фелаги)". Е. А. Мельникова справедливо отмечает, что этот единственный на Руси мемориальный рунический памятник поставлен
не родичами погибшего, а его сотоварищем. Термин "фелаги", сложившийся и бытовавший в дружинно-торговой викингской среде, достаточно точно указывает "социальный адрес"
норманнов, пользовавшихся Путем из варяг в греки.

Основные нити контроля над этим путем сосредотачивались в Киеве. С определенными, мотивированными недостаточностью источников оговорками, но опираясь на бесспорные факты, эту ситуацию можно констатировать уже на исходе первой трети IX в. (839 г.). "Свей", странствовавшие по восточноевропейским просторам от Ладоги до Черного моря,
включались здесь в процесс становления и утверждения Древнерусского государства, и возможности для активной, успешной, с точки зрения норманнов, деятельности непреложным условием требовали установления стабильных отношений сотрудничества с местными силами. Чем дальше к югу, тем заметнее воздействие восточнославянских центров, тем разнообразнее и жестче условия, определяющие присутствие варягов. Положение заморских пришельцев в городах и торговых центрах Верхней Руси(Волховской, а в IX – начале X в. и Волжской "Арсы") и даже в кривичском Смоленске (Гнездове), в глубине Русской равнины, существенно отличались от их места и роли в
центральной области Древнерусского государства, Киеве и других городах Среднего Поднепровья. На фоне последовательного, динамичного роста Полянской столицы VI-IX вв. пришлый, варяжский элемент выявляется здесь (и по археологическим, и по летописным данным) в составе ли обрусевших варягов из числа бояр киевского князя, или в качестве воинов-наемников, лишь со времени объединения русских земель в 882 г., после похода Олега, окончательно превратившего Киев в столицу Древнерусского государства.

Г. С. ЛЕБЕДЕВ. ЭПОХА ВИКИНГОВ В СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЕ
Варяги на Руси

Путь из варяг в греки.

Водные пути Древней Руси (Волховско-Волжский и Волховско-Днепровский) на протяжении IX-XI вв. играли важнейшую роль в движении массы товаров и денежных средств, обеспечивавших прежде всего развитие экономики Киевской Руси, а в ходе многостороннего торгового обмена между Русью и другими странами Балтийского культурно-экономического региона поступавших в хозяйственное обращение этих стран. Восточное серебро играло роль международной валюты в Северной и Восточной Европе в течение всего IX и большей части X в.; во второй половине X в. по мере сокращения арабской чеканки и начавшейся разработки серебряных рудников в Германии восточное серебро в северо- и восточноевропейском денежном обращении сменяется западным, которое наряду с другими странами Балтийского региона в этот период активно использовала и Русь96.

Масса поступавших денежных средств может быть сейчас реконструирована по данным кладов; с учетом их распределения, а также превращения не менее чем половины монетного серебра в изделия, слитки либо же серебряный "лом" можно получить приблизительную оценку количества драгоценного металла, находившегося в реальном обращении IX-XI вв. и археологически представленного более чем 300000 монет (160000 дирхемов и свыше 160000 денариев) из примерно полутора тысяч кладов стран Балтики (включая территорию Древней Руси)97. Примененная в последнее время методика расчета позволяет оценить суммарное весовое количество серебра в денежном обращении Северной и Восточной Европы IX-XI вв. в 12-15 млн. марок серебра (1 северная марка = 0,5 каролингского фунта, или 4 новгородские гривны серебра).

Не менее 10 млн. марок серебра поступило в виде арабской монеты; примерно 60-70% этого количества оставалось в денежном обращении Древней Руси (в 250 известных сейчас древнерусских кладах представлено не менее 100000 дирхемов), 30-40% поступило в обращение на Балтику. По расчетам В. М. Потина, экспорт серебра из Руси в первой трети IX в. не превышал 1,5% от общего количества поступившего серебра, во второй половине IX в. поднялся до 25% и достиг максимума в X в. (до 980-х гг.), когда составлял 45-50%98. С переходом от экспорта восточного к импорту западного серебра Русь получила из Скандинавии примерно 0,5 млн. марок, что составило 15-20% от общего количества поступивших на Балтику денежных средств.

В экономике Северной Европы те 3-5 млн. марок серебра, которые в виде арабских дирхемов поступили из торговых центров Древней Руси, составили более половины средств, использованных в ходе "феодальной революции" в Скандинавских странах (следует учесть, что дирхем примерно в три раза тяжелее западноевропейского денария)99. В составе Балтийского региона именно Древняя Русь обеспечивала его жизнестойкость; эволюция социально-экономической структуры раннефеодального древнерусского общества, политика Киевского государства оказывали решающее воздействие на судьбы региона.

74. Клад арабского серебра второй половины IX в., найденный на Тимеревском поселении

В период становления трансбалтийских торговых связей торговля славян со странами исламского Востока (760 - 780-е гг.) была основным источником поступления серебра (илл. 74). С конца VIII-начала IX в. основным каналом поступления серебра на Балтику с Волжского пути становится Волхов, а важнейшим коммуникационным центром вслед за Ладогой, как доказал в ряде исследований Е. Н. Носов, в это время становится район Новгорода, занимавший исключительно выгодное положение на перекрестке водных систем, входивших в состав как Балтийско-Волжского, так и Волховско-Днепровского "Пути из варяг в греки"100.

Памятники Ладоги и ее округи, таким образом, археологически фиксируют важнейший участок этих путей: выход в Балтийское море по Неве-Ладожскому озеру (древнерусское "озеро Нево" - нижнему течению Волхова. Клад IX в. в устье Невы, на территории Галерной гавани; скопление поселений в низовье Волхова; Ладога и ее округа; наконец, памятники у волховских порогов свидетельствуют об оформлении этого участка не позже VIII - начала IX в.

На волховских порогах, в 9 км выше Ладоги, у деревень Михаил-Архангел и Новые и Старые Дубовики, находились две группы сопок, городище и небольшой открытый "посад" при нем. Материалы поселений синхронны слоям Ладо-IX в. В договоре Новгорода с городами Ганзейского союза 1270 г. подробно описаны условия и обстоятельства перехода через пороги в XIII в., восходящие, несомненно, еще ко временам "Пути из варяг в греки"101.

Выше порогов располагается известное Гостиное Поле, или Гостинопольская пристань (Gestevelt), где, по документам XIII в., ладьи, преодолев сложное препятствие, останавливались и платили пошлину. Работами Староладожской экспедиции ЛОИА и ЛГУ в 1984 г. впервые удалось определить характер археологических памятников этого района: напротив Гостиного Поля, открытого берегового участка, на правом берегу Волхова у деревни Вельсы находилось небольшое городище на водном пути по Волхову, располагавшее небольшой гаванью в излучине впадающей в Волхов реки Жупки. Рядом с городищем на высоком береговом повороте с XV в. стояла церковь Никольского гостинопольского монастыря, возможно на месте древнего языческого святилища на водном пути, на участке, где Волхов разделяется на два рукава, омывающие остров Вындин. Городище, культовое место и открытая ладейная стоянка на противоположном берегу составляют единый комплекс памятников Гостиного Поля, судя по имеющимся материалам, восходящий к IX-X вв.

В 40 км вверх по Волхову, у деревни Городище, близ Пчевских порогов расположено следующее из волховских городищ. Находящиеся поблизости группы сопок свидетельствуют о сложении и здесь одного из коммуникационных узлов водного пути VIII-IX вв.

Следующий, центральный узел сформировался в верхнем течении Волхова, там, где на протяжении примерно 15 км от истока от реки отделяется ее рукав Волховец; омываемое Волховом и Волховцом пространство образует крупнейший из волховских "островов", возможно давший название скандинавскому топониму для обозначения Новгорода и поселений его округи (Holmgardr), по Е.А. Мельниковой, первоначально, может быть, во множественном числе Gardar - "поселения, усадьбы (по реконструкции T. Н. Джаксон, возможно, букв, "грады" на острове"102; может быть, здесь же следует искать и объяснение рассказам арабских авторов о легендарном "острове русов".

Первый из "градов" этого островного пространства - Холопий городок (Drelleborch ганзейцев, калька сканд. praelleborg), укрепленное поселение, на котором найдены клад дирхемов (811 г.) и клад железных орудий труда; материалы памятника датируются IX в.103 С IX по XIII в. Холопий городок являлся поселением, контролировавшим движение по Волхову в месте раздвоения водной магистрали104.

С другого конца раздвоения Волховского-лодного пути, при истоке р. Волховца из Волхова, находится известное Городище ("Рюриково" в книжной традиции. Есть основания сопоставить его с неидентифицированным скандинавским топонимом Gadar)105. Исследования Е. Н. Носова показали, что не позднее чем со второй половины IX в. оно контролировало ключевое место волховской магистрали106. Площадь поселения, первоначально не превышавшая 1 га, в X в. возросла до 3 га. В материалах Городища неоднократно отмечались различные категории вещей, характеризующих раннегородскую культуру Верхней Руси, в том числе скандинавские импорты (включая вещи с руническими надписями) и "вещи-гибриды", вроде изготовленной здесь фибулы с маской героя, пожираемого змеей107.

Градостроительная структура Новгорода Великого, объединившая предшествующие поселения вокруг укрепленного Детинца, сформировалась, как показали исследования Новгородской экспедиции под руководством В. Л. Янина, к середине X в.108 К этому времени Новгород стал крупным городским центром; в течение X в. формируется плотная уличная застройка Неревского, Людина и Славенского концов, в конце столетия в Детинце был сооружен деревянный Софийский собор. На противоположной, Торговой стороне в начале XI в. основывается княжеская резиденция - Ярославово дворище.

В ранних отложениях Новгорода представлены скандинавские вещи (скорлупообразная фибула, фрагмент шейной гривны, различные украшения, христианские крестики); ряд изделий может рассматриваться как "вещи-гибриды", выполненные новгородскими ремесленниками109. Известны рунические надписи (по кости), нанесенные жившими в Новгороде норманнами110. "Хольмгард" неоднократно упоминается в эпитафиях на рунических камнях XI в., сохранившихся на территории Скандинавии; обычно это - место гибели воина, иногда в составе наемного отряда (подобной дружине посвящена известная "Сага об Эймунде" во второй половине XI в. для варягов в Новгороде была построена церковь в память Олава Святого, норвежского конунга, многие этапы жизни которого были связаны с Русью. Все эти памятники достаточно отчетливо очерчивают основной уровень славяноскандинавских контактов в Новгороде. По сравнению с Ладогой социальное взаимодействие в городских, ремесленно-торговых слоях здесь было менее длительным и глубоким; князья и их дружина - вот преимущественно та социальная среда, в которой и по данным саг, и по сведениям летописи оказывались в Новгороде варяги. При этом политическая структура Новгорода уже в IX-XI вв. существенно ограничивала права князя и его дружины (а тем более временного ее контингента) в пользу местного боярского самоуправления. Тысяче наемных варягов, готовых получать от новгородского князя "по эйриру серебра", а если его не хватало, "брать это бобрами и соболями"111, новгородское боярство могло противопоставить многие тысячи воинов, мобилизуемых территориально-административной организацией Новгорода и Новгородской земли, как это следует из рассказа "Повести временных лет" о конфликте 1015 г. между новгородцами и князем Ярославом112. Древнерусская боярская знать (в состав которой входили и какие-то ославянившиеся семьи "от рода варяжьска", опиравшаяся на политико-административную раннефеодальную структуру, выросшую из "племенного княжения", и в середине IX в., и в начале XI в. была главной политической силой, регулировавшей жизнь этого важнейшего центра на "Пути из варяг в греки". И лишь вступив в договорные, строго регламентированные отношения с этой знатью, варяги получили доступ по этому пути в глубины русских земель. Со второй четверти IX в. серия находок скандинавского происхождения в небольших локальных центрах Волхово-Днепровского пути фиксирует ранние этапы формирования главной древнерусской водной магистрали. На Ловати в IX-X вв. одним из таких центров было небольшое укрепленное поселение с ремесленным посадом, Городок близ Великих Лук; наряду со скандинавскими и балтскими здесь представлены и западнославянские элементы (прежде всего в керамическом комплексе)113. В верховьях Западной Двины скандинавские находки в местном культурном контексте известны в Торопце (к IX в. относится селище и могильник "культуры длинных курганов" в Днепре-Двинском междуречье - у деревни Рокот (селище и могильник "культуры длинных курганов" близ более раннего городища), у деревни Кислая (аналогичный комплекс памятников), у деревни Новоселки (городище и курганные группы)114. В кладе у деревни Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю (ок. 825 г.), поступивший, видимо, по Двинскому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений на Западной Балтике115. Остальные находки - второй половины IX в. В курганах у деревни Новоселки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтских племен116. Крупнейшим же центром славяноваряжских контактов на центральном участке "Пути из варяг в греки", где перекрещивались водные и волоковые переходы систем Волхов-Днепр-Двина-Угра-Ока, стал Смоленск, который для этого времени многие исследователи отождествляют с Гнездовским комплексом памятников117.

В 12 км от современного Смоленска, у деревни Гнездово на правом берегу Днепра высится Большое гнездовское (Центральное) городище, укрепления которого были впервые сооружены в начале. X в. (илл. 75). Вокруг городища на площади около 16 га раскинулся неукрепленный "посад". Полукольцом его окружает курганный могильник, по традиционной терминологии разделяемый на Центральную и Лесную группы и насчитывавший до 6000 насыпей; это - крупнейшее средневековое курганное кладбище Европы.

75. Гнездовский комплекс памятников (городища, поселения, курганные группы)

В 1868 г. при строительстве железной дороги был найден замечательный клад серебряных вещей (хранится в Государственном Эрмитаже); многие изделия, особенно характерная "маска", могут быть произведениями местного ремесла, "гибридизировавшего" древнерусские и скандинавские традиции (цв. илл. 1, 14, 15, 23, 24). Со времени находки этого клада и до наших дней, по существу, не прекращается систематическое изучение Гнездова. Раскопки курганов здесь производили в дореволюционные годы В. И. Сизов, С. И. Сергеев и др., в советское время - Д. А. Авдусин. Изучение поселения связано также с именами А. Н. Лявданского, И. И. Ляпушкина, ныне его исследует T. А. Пушкина.

Первоначальное поселение в Гнездове связано, по-видимому, с местной культурой "тушемлинского типа", на основе которой в VIII-IX вв. во многом сформировалась кривичская "культура смоленских длинных курганов". В самом Гнездове, правда, длинных курганов нет, хотя в некоторых погребениях представлены элементы характерного для нее обряда. Основная масса гнездовского населения сформировалась за счет активного притока славян; при этом прослеживаются связи как со Средним По-днепровьем, так и с западнославянскими землями в Центральной Европе: серия височных колец, аналогичных великоморавским, а также известных в роменско-боршевской культуре Днепровского Левобережья118. Серия небольших полусферических курганов с сожжениями в верхней части насыпи характеризует погребальные обычаи славян VIII-IX вв.

В IX в. гнездовское поселение представляло собой открытый, довольно крупный по тем временам поселок (площадью около 4 га). Из 117 монет, найденных к 1982г. в культурном слое поселения, наиболее ранняя серия (18%) чеканки VIII - начала IX в.; небольшое количество монет африканского чекана свидетельствует об участии Гнездова в восточноевропейском монетном обращении уже на первом его этапе (до 833 г.). Однако наиболее интенсивные торговые операции здесь разворачиваются в 920 - 950-х гг. В это время были зарыты в землю семь гнездовских кладов (цв. илл. 15), после 960-х гг. приток восточного серебра прекращается119.

15. Серебрянные подвески, гнездовский клад

Первые варяжские погребения в Гнездове также появляются в IX в. Среди них выделяется курган № 47 (раскопки Д. А. Авдусина). Обряд - как в курганах Плакуна под Ладогой, сожжение в ладье. Но курган отличается от ладожских сравнительно крупными размерами (высота насыпи более 1,2 м, диаметр 13 м), разнообразием мужского и женского погребального инвентаря. Остатки сожжения были помещены в две урны (сосуды южного, причерноморского происхождения); в погребении найдена железная шейная гривна с молоточками Тора. Наиболее же примечательная находка-золотая, превращенная в подвеску монета византийского императора Феофила II (829-842 гг.), того самого, что принимал послов "хакана росов". Если учесть, что вторая из весьма редких монет этого императора (серебряная, также превращенная в подвеску) найдена в одном из камерных погребений Бирки, то мы располагаем свидетельством если не судеб самих "свеев" - послов "хакана росов" (на Север, в Бирку, поехал один, и "на Восток, в Гарды", - другой), то, во всяком случае, установления контактов между Русью, Византией и Швецией по "Пути из варяг в греки" не позднее второй трети IX в. (вероятнее всего, в интервале 825-838 гг.)120.

Этим же временем датируется курган № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского 1874 г. в Гнездове, содержавший набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копье с "готическим" орнаментом (VIII-IX вв.), гривна с молоточками Тора и другие вещи, позволяющие отнести комплекс ко второй половине IX в.121

Скандинавские материалы относятся ко времени зарождения в Гнездове урбанистического образования особого типа - "открытого торгово-ремесленного поселения" (ОТРП), по своим функциям и структуре близкого северным "викам" и "приморским торговым местам" балтийских славян122. Гнездово контролировало как мери-диальный Волховско-Днепровский путь, так и выходившие на Волгу "широтные пути" по Двине, с выходами на Оку. Норманны, оказавшиеся на этом речном перекрестке, установили достаточно тесные отношения с местными славянами и собственно кривичским (в Верхнем Поднепровье и Подвинье) населением, что соответствует, в частности, упоминанию кривичей в числе участников летописного "изгнания варягов", а затем "призвания князей". Включаясь в местную общественную среду, прежде всего в ОТРП с их дружинно-торговым и ремесленным населением, скандинавы становились участниками общерусского процесса экономического, социального и политического развития Древнерусского государства.

После похода Олега, в 882 г. мирно вступившего в город союзных с Новгородом кривичей, с появлением в гнездовском Смоленске княжеской администрации (что, видимо, проявилось в возведении укреплений на Большом гнездовском городище), резко возрастает общерусская роль поселения на Верхнем Днепре. Смоленск (Мелиниска) упоминается в сочинении византийского императора Константина Багрянородного в числе крупнейших русских центров середины X в. Это время расцвета Гнездова.

77. Каролингский меч типа E из кургана у д. Усть-Рыбежна в юго-восточном Приладожье, IX в.

78. Меч типа T-2, Вахрушево, юго-всточное Приладожье, X в.

79. Слева - меч типа D из могильника у с. Михайловское (Ярославское Поволжье); справа - наконечник и меч типа E из кургана Гульбище (Чернигов, X в.)

Скандинавы составляли определенную часть населения "гнездовского Смоленска" конца IX-XI вв. По подсчетам Д. А. Авдусина, среди гнездовских курганов свыше 40 содержали скандинавские погребения, еще в 17 найдены скандинавские вещи123. При анализе Гнездовского курганного некрополя выявляются интересные тенденции в развитии погребального обряда. В X в. в центральной части могильника образуется своего рода "аристократическое кладбище", состоящее из цепочки особенно высоких, так называемых "больших курганов" (до 5-9 м высотой) (илл. 76). В погребальном обряде этих насыпей обычаи, привнесенные варягами (сожжение в ладье), соединились со своеобразными новыми ритуалами, выработанными в местной среде и неизвестными в Скандинавии. Поразительно совпадение обряда "больших курганов" с описанием похорон "руса", которые наблюдал Ибн Фадлан на Волге в 922 г. На высокой (до 1 м) земляной платформе со специальным всходом сооружался погребальный костер, на нем устанавливалась ладья; в ней помещали тела мужчин в воинских доспехах и женщин в праздничном наряде; затем все предавали огню. Останки собирали в урны, возле них складывали оружие: мечи (илл. 77-79) и копья в "больших курганах" воткнуты в землю и нередко накрыты шлемом или щитом, это специфически смоленский ритуал. Затем совершались жертвоприношения: туши барана или козла (у норманнов считались священными животными Тора) помещали в котел, установленный рядом с захоронением. По наблюдениям В. А. Булкина и В. Я. Петрухина, эти ритуалы представляют собой своеобразную переработку северных обычаев124. Родиной этого пышного и сложного обряда можно считать Гнездово, а средой, которая его выработала, - дружины "русов", в составе которых варяги утратили этническую самобытность. Обычаи, которые ранее отделяли норманнов от иноплеменников (в первую очередь сожжение в ладье), становятся общим дружинным обрядом; появляются новые ритуалы, и мы обнаруживаем их (например, жертвоприношения в котлах) в монументальных насыпях Чернигова, где похоронены были представители русской дружинно-боярской знати, преимущественно славянской по происхождению.

76. Большие курганы Гнездовского могильника (реконструкция по В. А. Булкину)

Процесс взаимодействия, аккультурации и ассимиляции варягов проявился не только в "гибридизации" погребального обряда. Гнездово было одним из центров развития древнерусского художественного ремесла, в котором те же тенденции проявились с еще большей полнотой. "Вещи-гибриды", найденные в Гнездове, раскрывают некоторые стороны этого взаимодействия. В одном из курганов была найдена фибула с маской, очень близкая находке (литейному браку) из "Рюрикова" городища. Рукоять одного из гнездовских мечей богато украшена орнаментом, характерным для скандинавских фибул (женских украшений). Ряд других ювелирных изделий, найденных в гнездовских курганах, на поселениях, в кладах, представляет собой сложное соединение различных художественных стилей и технических решений-славянских, восточных, скандинавских.

"Гнездовский" Смоленск существовал до середины XI в. Во второй половине X в. здесь появляется новый погребальный обряд - погребения в камерах125. По происхождению скандинавский, он представлен в различных городских центрах Балтийского региона и Древней Руси - Бирке, Хедебю, Ладоге, Пскове, в Шестовицах под Черниговом, одно погребение известно в Киеве. Всюду этот ритуал связан прежде всего с феодализирующейся королевской, а на Руси-княжеской дружиной126. К этому времени происходят существенные изменения в соотношении старых и новых раннегородских центров. На Днепровско-Двинском участке "Пути из варяг в греки" возрастает значение Орши, Полоцка, Витебска. В Гнездове обособляется особый, Ольшанский комплекс памятников (городище, селище, курганный могильник), расположенный в 5 км ниже по Днепру. В течение XI в. торговая активность Гнездова замирает, с этого времени быстро развивается "княжеский Смоленск" с центром, по-видимому, на Соборной горе127.

Рост феодального древнерусского города, укрепление позиций княжеской администрации, под контролем которой оказываются речные пути, наиболее полным образом проявились в Киеве, где сходились в единый узел важнейшие водные магистрали, объединявшие сетью коммуникаций все громадное пространство Русской равны128. Область Среднего Поднепровья на протяжении нескольких столетий, предшествовавших окончательному объединению Древнерусского государства в 882 г., выступает основным очагом социально-политических процессов в Восточной Европе129. Земля древних "росов" (Rhos, эта форма еще в IX в. зафиксирована Бертинскими анналами) - именно она стала основным средоточием тех надплеменных и межплеменных общественных сил, выделявшихся из среды полян и словен, древлян и радимичей, северян и кривичей, мери и чуди, которые, пройдя несколько этапов консолидации, чередовавшихся с распадом объединений и борьбой конкурирующих центров, в конце IX столетия объединились вокруг Киева, связанного разветвленными речными путями со всеми уголками и градами "Руския земли". Выделившееся из разноплеменных центров, консолидировавшееся вокруг киевского князя, именно это восточноевропейское "рыцарство" времен Олега Вещего называло себя "русь". "И беша у него варязи и словени и прочи прозваша ся русью", - констатирует окончательное утверждение самоназвания раннефеодального слоя "Повесть временных лет"130. Контаминация южной и северной форм отразила завершение процесса, развивавшегося в долетописные времена. Он начинался не позднее первых межплеменных союзов во второй половине I тысячелетия н. э., когда "живяху в мире поляне, и деревляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате"131: ареал этого объединения примерно соответствует территории того коренного образования в Среднем Поднепровье, которое, по данным фундаментального исследования А. Н. Насонова, и в Х-ХII вв. по преимуществу обозначалось именем "Русская Земля" и центром которого был Киев132. В начале IX в. вокруг этого среднеднепровского политического образования объединяется противопоставивший себя Хазарии "каганат росов"; после кратковременного распада и восстановления единства русских земель в 882 г. Среднее Поднепровье, и в первую очередь Киев, становится основным центром Волхово-Днепровской водной магистрали.

Рост столицы Русской земли прослеживается последовательно на протяжении ряда столетий. Городище V-VIII вв. с языческим святилищем, славянскими жилищами-полуземлянками, "градок" летописного Кия, обрастает поселениями-сателлитами и постепенно превращается в богатый и многолюдный славянский торгово-ремесленный город. В IX-X вв. на огромном пространстве вокруг поселения раскинулся обширный могильник (или несколько самостоятельных языческих кладбищ). К сожалению, разрушение дохристианского некрополя, начавшееся уже при Владимире и Ярославе, позволяет составить о нем лишь самое приблизительное представление133.

Тем не менее не вызывает сомнений тот факт, что еще в эпоху господства могил с кремацией (в Киеве вытесненных обрядом ингумации в X в.) появились монументальные курганы военных предводителей с богатым инвентарем, роскошными импортными тканями, посудой, останками жертвенных животных (погребения № 97, 119, 120, 121 по М. К. Каргеру). Ни в обряде, ни в инвентаре этих насыпей нет, в отличие от гнездовских "больших курганов", никаких скандинавских особенностей. Они оставлены представителями местной, киевской славянской знати, и до конца IX в. в Киеве не прослеживается никаких археологических признаков присутствия в среде этой знати, да и вообще в земле киевских полян - варяжских выходцев. По-видимому, эпизодические контакты с ними, вроде участия норманнов в посольстве "хакана росов", не оставили отчетливых вещественных следов.

Выросшая из полянской племенной "старейшины" боярская знать Киева в X в. хоронила своих мертвых по особому обряду. Это так называемые срубные гробницы с ингумациями. Сходный на первый взгляд с камерными погребениями, этот обряд, однако, отличается от них прежде всего конструкцией погребального сооружения. Славянская техника возведения сруба, чуждая северному домостроительству и неизвестная в ритуальной практике скандинавов, полностью соответствует местной строительной традиции; в последних десятилетиях IX в. на Подоле уже появились кварталы и улицы, застроенные срубными жилищами. Мужские погребения в киевских срубных гробницах сопровождаются оружием (найден меч, лук и стрелы славянских типов), в женском захоронении - золотые височные кольца. Никаких скандинавских влияний в обряде и инвентаре этих погребений (№ 105, 109, 110, 112, 113, 123) проследить нельзя.

В ряде дружинных могил, содержащих захоронение воина с конем (уложенным не в ногах, как у норманнов, а рядом с покойником, что ближе к степным традициям), найдено вооружение общеевропейских типов. Мечи из городского некрополя - особых, местных форм, с характерным восточноевропейским орнаментом на рукояти.

Единственным скандинавским погребением основного киевского могильника на территории так называемого "Города Ярослава" следует признать погребение № 114 в камере столбовой конструкции с парным захоронением мужчины и женщины, северной ориентировкой костяков; среди вещей - меч типа Y. Комплекс можно датировать концом Х - началом XI в. Это погребение вполне могло принадлежать одному из варяжских наемников Владимира, осевших в русской столице.

Хорошо известные в литературе находки скандинавских вещей в Киеве связаны не с основным киевским комплексом памятников на территории Города Владимира и Ярослава, а с особым, существовавшим сравнительно непродолжительное время поселением-сателлитом. От него сохранились остатки обширного некогда городища на Лысой горе, к северу от Старокиевской горы, Замковой горы и Щекавицы (цепочки первоначальных киевских поселений вдоль берега Днепра). Близ городища находился второй киевский могильник, где раскопаны погребения с мечами типов Е и Н, скорлупообразными фибулами и другими вещами скандинавского происхождения (могилы № 116, 117, 124, 125). Здесь же найден клад арабских дирхемов, зарытый в земле во второй половине X в.

Городище на Лысой горе занимало важное топографическое положение, позволявшее контролировать киевскую речную гавань, реку Почайну и перекресток сухопутных путей, Дорогожичи, связывающие Киев с Вышгородом, Белгородом и другими городами Среднего Поднепровья. Появление этого укрепления можно отнести ко времени Олега Вещего (882-912 или 922 г.). Крепость, в которой пришедший с севера князь разместил часть своей разноплеменной дружины, просуществовала немногим более полувека; вскоре после дунайских походов Святослава, где, вероятно, погибли многие из постоянных ее обитателей, она перестала функционировать, а оставшееся население растворилось в бурно растущей древнерусской столице, вскоре затем подвергшейся крупномасштабным градостроительным преобразованием Владимира, а позднее Ярослава.

Есть основания отождествить эту "крепость русов" с загадочным названием "Самбатас"134. Расположенная над затоном Почайны, где со времен Ольги до начала XVIII в. сосредоточивались речные суда на зимовку, она поразительно точно соответствует описанию в сочинении Константина Багрянородного "Об управлении государством" (950-е гг.), единственном источнике, где отмечено особое название "киевской крепости" - Самбатас.

В главе 9 "О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь" Константин, неоднократно общавшийся с "росами", записавший у них названия днепровских порогов, представлявший устройство и оснащение "моноксил" - однодеревок, резюмировал свои знания о положении и занятиях "росов" на родине:

"Зимний же и суровый образ жизни росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдие, что именуется "кружением", а именно в Славинии вервианов [древлян], другувитов [дреговичей], криветеинов [кривичей], севернее [северян] и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепре, возвращаются в Киаву". Сюда же в Киев по речным артериям, объединяемым водными магистралями "Пути из варяг в греки", груженные данью однодеревки из Верхней, "внешней Росии идут из Немогарда [Новгород, или же Ладога, "город на озере Нево"?], в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а также из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуцы [Любеча], Чернигоги [Чернигова] и Вусеграда [Вышгорода на Днепре]. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киава, называемой Самбатас... И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они опускаются в Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех Дней, пока соединяются все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр"135.

Сбор и реализация полюдья, как детально показано в исследовании Б. А. Рыбакова "Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв.", были государственно организованным мероприятием, охватывавшим громадную территорию и осуществлявшимся в интересах иерархически организованного восточнославянского феодального класса Древней Руси136; "сбыт полюдья" - важный элемент своеобразной формы раннефеодального обложения при характерном для Киевской Руси строе феодальных отношений, который впервые был отмечен К. Марксом137 и состоял из вассалитета без ленов (фиксированных феодальных земельных владений, "фьефов" или, точнее, обеспечивал членам вассальной иерархии "фьефы, состоящие исключительно из даней"138. Феодальная, иерархически построенная организация "росов", возглавленная "великим князем русским" ("хакан-рус" арабских источников), подчинявшимися ему "светлыми князьями" (главами племенных союзов) и "всяким княжьем" отдельных племен, опиравшаяся на "великих бояр" и "бояр", на многочисленных вооруженных мужей и гостей-купцов139, то есть тех самых "русинов" "Русской Правды", статус и безопасность которых обеспечивало великокняжеское законодательство, превратила Волховско-Днепровский путь в главную политико-административную магистраль Древнерусского государства, обустроенную новыми крепостями, опорными базами феодальной власти. Начатое еще при Олеге, это строительство продолжалось в те чение всего X в. Если говорить о варягах, роль их в этом строительстве была сугубо служебной и недолгой. Так, близ Чернигова в первой половине X в. появляется укрепленный военный лагерь, контролировавший подходы к этому, второму по значению центру Среднего Поднепровья (судя по многочисленным курганным кладбищам с монументальными насыпями в городе и его округе, ключевые позиции здесь занимала местная, черниговская боярская знать). Городище у села Шестовицы, в 12 км от города, связано с курганным могильником. Материалы 130 погребений, систематизированные в последние годы, свидетельствуют, что на кладбище наряду со славянскими имеются захоронения варяжских дружинников (камерные могилы, сожжения)140. На городище, очевидно, была дислоцирована дружина киевского великого князя, в составе которой служили и варяжские воины.

В 980-х гг., когда Владимир разворачивает грандиозное строительство оборонительных крепостей на южной границе среднеднепровской "Русской Земли", для их заселения он "поча нарубати муже лучшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады"141. В перечне этих, в основном верхнерусских, северных племен варяги уже отсутствуют, в отличие от описаний походов начала X в.

Как и археологические данные, письменные источники свидетельствуют об активности варягов на службе киевского великого князя, в основном в первой половине X в. Процесс их быстрого слияния со славянской феодальной средой достаточно ясно прослеживается в наиболее достоверных документах эпохи, договорах Руси с Византией. В 907 г. под Константинополем Олег, начиная переговоры с греками, "посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида"142. Так же выглядит ономастикой 912 г.: "Мы от рода рускаго Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Ли-дул, Фост, Стемид"143; заметим, что вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были норманнами: за несколько десятилетий совместной деятельности славяно-варяжских дружин в их составе уже могли появиться дети от смешанного брака, славянский воин мог назвать сына и в честь варяжского родича или боевого товарища... Тем не менее сама концентрация варяжских личных имен - показатель для характеристики "русов" эпохи Олега. Спустя 33 года из этих, "варяго-русских" его сподвижников, возможно, лишь Фост (Фаст), Гуды и Труан (Туад?) оставались в среде "княжья и боляр" киевского великого князя. В 945 г. "Либиар Фастов", "Алвад Гудов", "Фудри Туадов" выступают посланцами, связанными со старшим поколением, но действуют они уже среди нового, судя по именам, разноплеменного поколения "боляр", в котором на всех уровнях, начиная с княжеского (Святослав), распространены бесспорно славянские имена: Воло-дислав, Передъслава, Синко, Борич144.

В середине столетия происходит ощутимый сдвиг в соотношении интересов киевских "русов". Успешные походы Святослава на Волгу в 964-965 гг. привели к уничтожению Хазарии, ослаблению Булгара; Волжский путь теряет былое значение, вскоре прекращается и поток арабского серебра. Уже в 950-х гг. Днепровская магистраль становится главной транспортной артерией Киевского государства, и она активно используется для укрепления феодальной администрации, создания сети погостов и становищ, новых городов и крепостей. Русское боярство, основной инициатор этой землеустроительной работы, без особого энтузиазма относится к воинственным замыслам Святослава и его соратников (в числе которых один из последних знатных варягов, воевода Свенельд)145, героических хищников, бесстрашно рыщущих в поисках "чюжея земли". В дунайских походах и на Крарийской переправе гибнут наиболее активные представители этой воинской силы "героической поры" становления Киевской Руси. Возможно, как предположил Б. А. Рыбаков, дружинникам Святослава принадлежали великолепно орнаментированные северные мечи, найденные на Днепрострое, на месте гибели князя в 972 г.146

В дальнейшем, по письменным источникам, мы знаем варягов в войске Владимира во время его борьбы за киевский престол в 980 г. Достигнув цели, князь хотел спровадить беспокойных наемников в Константинополь, где вскоре был образован варяжский корпус дворцовой гвардии, в котором служили многие выдающиеся выходцы из Скандинавии конца X-XI в. "Сага об Эймунде" повествует о судьбах варяжской дружины Ярослава в начале его княжения, в 1016-1020 гг.147 О найме варягов в эти годы сообщают и летописи: варяжская дружина Якуна (Хакона) сражалась на стороне Ярослава при Листвене в 1024 г. ("Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя цела", - заметил после боя победитель, князь Мстислав)148. Документом путешествий варяг в Византию по "Пути из варяг в греки" в конце X-XI в. остался рунический камень (единственный надгробный памятник такого рода на территории Древней Руси), найденный в одном из курганов на о. Березань, напротив днепровского устья. Надпись сообщает: "Грани сделал холм этот по Карлу, товарищу своему" (filaka sin). Термин "фелаги", хорошо известный в социальной практике дружин викингов149, военно-торговых объединений, достаточно точно указывает социальный статус варягов, пользовавшихся Волхово-Днепровским "Путем из варяг в греки".

Деятельность варягов на этом пути в целом подчинялась интересам и целям Древнерусского государства. Этот вывод подкрепляет вся совокупность вещественных и письменных источников, в том числе - качественно новых, выявленных в самое последнее время.

Книга III. Великая Русь Средиземноморья Саверский Александр Владимирович

Путь из варяг в греки и «из греков в варяги»

Вот как описывается легендарный путь из варяг в греки и «из греков в варяги» по Днепру:

«Когда же поляне жили отдельно по горам этим, тут был путь из варяг в греки и «из греков» по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине – в землю варягов, от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра».

Этот путь, конечно, чрезвычайно важен потому, что он соединял «вторую», славянскую, Русь и Русь первую, Западную, – место, откуда пришла Русь к славянам.

По наиболее распространенной точке зрения, описан водный (морской и речной) путь из Балтийского моря через Восточную Европу в Византию и наоборот. Хотя, строго говоря, если читать текст буквально, то речь совсем о другом: о морском пути из варяг в греки и сухопутном и речном и «из греков по Днепру». Невозможно не заметить разделение союзом «и». Вот таким представляют себе путь по предлагаемому маршруту Днепр – Ладога – Балтика туда и обратно современные историки (выделено темно-серым):

Историки, придерживающиеся альтернативной точки зрения, в возражение приводят следующие аргументы: неудобство пути, отсутствие археологических подтверждений и данных в письменных источниках, в частности, византийских и скандинавских.

Вызывает вопросы сама целесообразность этого пути, ведь даже в современности торговля с отдаленными странами имеет ряд сложностей. Зачем налаживать торговый путь между Балканами и северной Балтикой? Это слишком далеко. И почему при этом он описан в ПВЛ, а другие пути – нет?

Описан он, разумеется, потому, что соединял две Руси. Кроме того, в «Повести временных лет » описан, прежде всего, военный, а не торговый путь. Последний, если и имел место, то не был основным. Неоднократно уже после прихода Руси призываются варяги в качестве военной силы, и передвигаются они, по контексту, именно по указанному пути. И, разумеется, варяги-воины должны были находиться недалеко как от второй Руси, если они призывались для разрешения внутренних конфликтов, так и недалеко от Греции, для войны с которой также звали варягов. Например, в походе Олега: «В год 6415 (907 г.). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов ».

То, что как минимум греки находились недалеко, указано у Гельмольда в «Славянской хронике» при описании города, расположенного «в устье Одры», где она (Одра) впадает в Балтийское море, «некогда «находился знаменитейший город Юмнета – место, весьма часто посещаемое варварами и греками, живущими в его окрестностях. О величине этого города, про который ходит много и при этом едва ли заслуживающих доверия рассказов, следует сообщить кое-что, достойное того, чтобы оно было снова повторено. Это действительно был самый большой город из всех имевшихся в Европе городов, населенный славянами вперемешку с другими народами, греками и варварами». Но разве греки когда-либо жили на побережье современной северной Балтики? Если в нем и вокруг него живут греки, то такой город должен был находиться невдалеке от Греции.

Есть еще и такое упоминание в ПВЛ: «По тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду», т. е. по Средиземному морю. В связи с этим возникли предположения некоторых историков о том, что описан путь сначала через Балтийское море, Атлантический океан, Гибралтарский пролив и затем – в Средиземное море. Верно, если исходить из предположения, что путь начинается на севере Европы, то другого варианта, собственно, и нет. Хотя сложно не заметить, что, согласно ПВЛ, в это море путешественник попадает сразу после озер, минуя сущую мелочь – Атлантику… Тогда, при описании в ПВЛ пути из варяг в греки, имеется единственное море, удовлетворяющее всем историческим источникам, – это море, по которому можно доплыть от Рима до Царьграда, – Средиземное море. Все остальные предположения об этом пути по другим морям являются недоказанными гипотезами с массой противоречий.